Что говорят цветы - Страница 1

К оглавлению

1

Когда я была ребенком, моя милая Аврора, меня очень беспокоило то, что я не могла уловить разговора цветов. Мой профессор ботаники уверял меня, что они ничего не говорят, был ли он глух или не хотел сказать мне правды, но он настаивал на том, что цветы ничего не говорят. Я же была уверена совершенно в ином. Я слышала, как они застенчиво перешептывались, особенно когда на них падала вечерняя роса, но, к несчастью, они говорили слишком тихо для того, чтобы я могла разобрать их слова, и потом они были недоверчивы. Когда я проходила по саду подле цветников или по тропинке мимо сенокоса, то в воздухе слышалось по всему пространству какое-то ш-ш-и, этот звук перебегал от одного цветка к другому и как будто хотел сказать: “Побережемся, замолчим! Подле нас находится дитя, которое нас слушает”. Но я настаивала на своем: я старалась идти так тихо, что под моими шагами ни одна травка не шевелилась. Они успокаивались, а я подвигалась все ближе и ближе. Тогда для того, чтобы они меня не заметили, я нагнулась и пошла под тенью деревьев. Наконец мне удалось подслушать оживленный разговор. Нужно было сосредоточить все свое внимание, потому что это были такие нежные голоски, до такой степени приятные и тонкие, что малейший свежий ветерок, жужжание больших бабочек или полет мотыльков — совершенно скрывали их.

Я не знаю, на каком языке они говорили. Это не был ни французский, ни латинский, которому меня тогда учили, но я как-то хорошо понимала его. Мне даже казалось, что я понимаю этот язык гораздо лучше, чем какой-нибудь другой, который мне до сих пор приходилось слышать. Раз вечером в одном прикрытом уголке я легла на песок, и мне удалось прослушать очень отчетливо весь происходивший вокруг меня разговор. По всему саду слышался какой-то гул, все цветы говорили разом, и не нужно было особенного любопытства, чтобы за один раз узнать не одну тайну. Я оставалась неподвижна — и вот какой разговор шел среди полевых красных маков.

— Милостивые государыни и государи! Пришло время покончить с этой глупостью. Все растения одинаково благородны, наша семья не уступает какой-нибудь другой — и потому пусть, кто хочет, признает первенство розы, что касается меня, то я повторяю вам, что мне все это страшно наскучило, и я не признаю более ни за кем права считаться лучше меня по своему происхождению и титулу.

На это маргаритки ответили все разом, что оратор, полевой красный мак, совершенно прав. Одна из маргариток, которая была больше и красивее других, попросила слова.

— Я никогда не понимала, — сказала она, — почему общество роз принимает на себя такой важный вид. Почему именно, спрашиваю я вас, роза лучше и красивее меня? Природа и искусство одинаково заботились, чтобы умножить наши лепестки и усилить яркость наших красок. Напротив, мы гораздо богаче, потому что у самой лучшей розы будет не более двухсот лепестков, у нас же их до пятисот. Что касается цвета, то у нас есть фиолетовый и чисто голубой — именно такие, каких у розы нет.

— А я, — сказала с жаром большая Кавалерская шпора, — я принцесса Дельфиния, у меня на венчике лазурь небес, и мои многочисленные родственники имеют все розоватые оттенки. Мнимая царица цветов многому у нас может позавидовать, а что касается ее хваленого запаха…

— Прошу вас, не говорите мне об этом, — перебил ее полевой красный мак. — Хвастовство с запахом действует мне на нервы. Что такое запах? Объясните мне, пожалуйста. Вам может, например, кажется, что роза пахнет скверно, а я благоухаю…

— Мы ничем не пахнем, — сказала маргаритка, — и этим, надеюсь, подаем пример хорошего тона и вкуса. Духи есть признак нескромности и тщеславия. Растение, которое себя уважает, не дает о себе знать запахом: для него достаточно его красоты.

— Я не разделяю вашего мнения! — воскликнул мак, от которого сильно пахло, — духи есть признак здоровья и ума.

Слова толстого мака были покрыты хохотом. Гвоздика держалась за бока, а резеда даже упала в обморок. Но он вместо того, чтобы сердиться, начал критиковать форму и цвета розы, которая не могла защищаться, потому что все кусты ее были подрезаны, а на новых побегах были одни только маленькие бутончики, крепко затянутые в свои зеленые пеленки. Роскошно одетые Анютины глазки страшно нападали на махровые цветы, но так как они в цветнике составляли большинство, то начали сердиться. Ревность, которую возбуждала во всех роза, была так велика, что все решили осмеять ее и унизить. Анютины глазки имели наибольший успех — они сравнивали розу с большим кочаном капусты и предпочитали последнюю за ее величину и полезность. Глупости, которые мне пришлось выслушать, привели меня в отчаяние, и я, ворча, заговорила их языком:

— Замолчите! — закричала я, толкая ногой эти глупые цветы. — За все время вы не сказали ничего умного. Я думала среди вас услышать чудеса поэзии, о, как я жестоко обманута! Вы разочаровали меня вашим соперничеством, тщеславием и мелкой завистью.

Водворилось глубокое молчание, и я удалилась из цветника. “Посмотрим, — сказала я себе, — может быть дикие растения имеют более возвышенные чувства, нежели эти воспитанные болтуны, которые, получив от нас красоту, заимствовали также и наши предрассудки, и нашу лживость”. Я проскользнула в тенистую изгородь и направилась к лугу, мне хотелось узнать, была ли так же завистлива и горда таволга, которую называли царицей лугов. Но я остановилась подле большого шиповника, на котором все цветы говорили вместе.

“Постараюсь узнать, — подумала я, — чернит ли дикая роза розу столиственницу и презирает ли розу махровую”.

1